К. Г. Юнг.
ПСИХОЛОГИЯ И РЕЛИГИЯ.
Перевод А.М.
РУТКЕВИЧА
I. Автономность бессознательного
Целью Терри, учредителя этих лекций, было, очевидно, следующее:
"поспособствовать" тому, чтобы представители науки, а равно
философии и других областей человеческого знания, смогли внести
свой вклад в обсуждение одной из вечных проблем, к каким
относится проблема религии. Поскольку Польский университет мне
оказал высокое доверие и честь прочитать этот курс лекций в 1937
г., моя задача, как я полагаю, будет заключаться в том, чтобы
показать, что же общего с религией имеет психология и что она
может сказать нам о религии. Точнее говоря, не всеобще
психология, а та специальная отрасль медицинской психологии,
которую я представляю. Так как религия, без сомнения, является
одним из самых ранних и наиболее универсальных видов
деятельности человеческого ума, то очевидно, что любого рода
психология, затрагивающая вопрос о психологической структуре
человеческой личности, неизбежно сталкивается по крайней мере с
тем фактом, что религия является не только социологическим или
историческим феноменом, но имеет личностную значимость для
огромного числа индивидов.
Хотя меня нередко называли философом, я между тем остаюсь
эмпириком, придерживающимся феноменологической точки зрения. При
этом я полагаю, что принципы научного эмпиризма остаются
нерушимыми в том случае, если мы время от времени обращаемся к
размышлениям, которые выходят за пределы простого сбора и
классификации опытных данных.. Более того, я считаю, что без
рефлексии нет и опыта, поскольку "опыт" представляет собой
процесс ассимиляции, без которого невозможно понимание
происходящего. Из этого следует, что я подхожу к проблемам
психологии с научной, а не с философской точки зрения. Поскольку
религия обладает весьма существенным психологическим началом, :я
рассматриваю ее чисто эмпирически, т.е. ограничиваюсь
наблюдением феноменов и воздерживаюсь от применения
метафизических или философских подходов. Я не отрицаю значимости
этих подходов, но не считаю себя достаточно компетентным, чтобы
грамотно их применять. Большинство людей считает себя очень
сведущими в психологии по одной простой причине: психология для
них сводится к тому, что они сами о себе знают. Мне кажется,
однако, что психология представляет собой нечто большее. Мало
общего имея с философией, она принимает во внимание эмпирические
факты, многие из которых труднодоступны для повседневного опыта.
Цель этой книги - дать хотя бы беглое представление о том, какое
значение имеет практическая психология в изучении религии. Ясно,
что проблему такой значимости трудно исчерпывающе изложить в
трех лекциях, да и доказательство каждого конкретного положения
требует, конечно, значительно больше времени. Первая лекция
представляет собой нечто вроде введения в проблемы практической
психологии и религии. Во второй лекции речь пойдет о фактах,
подтверждающих существование подлинной религиозной функции
бессознательного; в третьей рассматривается символика
бессознательных процессов.
Так как я буду использовать не совсем обычную, специфическую
аргументацию, мне с самого начала надо принять во внимание, что
аудитория слабо знакома с исходным методологическим принципом
той психологии, которую я представляю. Таким принципом является
исключительно феноменологическая точка зрения, имеющая дело с
состояниями, опытом, одним словом - с фактами. Истиной для этой
психологии являются факты, а не суждения. Например, говоря о
мотиве непорочного зачатия, психология интересуется
исключительно фактом наличия такой идеи; ее не занимает вопрос
об истинности или ложности этой идеи в любом ином смысле. С
точки зрения психологии эта идея истинна ровно настолько,
насколько она существует. Психологическое же существование
субъективно лишь до тех пор, пока та или иная идея овладевает
только одним индивидом, эта же идея становится объективной,
когда принимается обществом путем consensus gentium (Соглашение
между людьми (лат). (Здесь и далее прим. пер.).).
Данная точка зрения является общей для всех естественных наук.
Психология подходит к идеям и другим продуктам сознания так же,
как, например, зоология к различным видам животных. Слон
истинен, ибо существует. Более того, он не является ни
умозаключением, ни субъективным суждением творца, это - феномен.
Но мы так свыклись с идеей, будто психические события суть
продукты воли или произвола, изобретения творца-человека, что
нам трудно освободиться от того предрассудка, согласно которому
психика и все ее содержание являются нашим собственным
изобретением либо более или менее иллюзорным продуктом наших
предположений и суждений. Факты свидетельствуют, что
определенные идеи существуют почти повсеместно, во все времена.
Они воспроизводятся спонтанно, совершенно независимо от миграции
идей или от традиции. Они не творятся индивидами, а происходят -
даже насильственно вторгаются в сознание индивида. И это не
платоновская философия, а это - эмпирическая психология.
Говоря о религии, хочу сразу же пояснить, что я имею в виду под
этим понятием. Религия, как на то указывает латинское
происхождение этого слова, есть тщательное наблюдение за тем,
что Рудольф Отто точно назвал "numinosum" - т. е. динамическое
существование или действие, вызванное непроизвольным актом воли.
Напротив, оно охватывает человека и ставит его под свой
контроль; он тут всегда, скорее, жертва, нежели творец
нуминозного. Какой бы ни была его причина, нуминозное выступает
как независимое от воли субъекта условие. И религиозные учения,
и consensus gentium всегда и повсюду объясняли это условие
внешней индивиду причиной. Нуминозное - это либо качество
видимого объекта, либо невидимое присутствие чего-то, вызывающее
особого рода изменение сознания. По крайней мере, как правило.
Имеются, однако, некоторые исключения, когда речь идет о
практике или ритуале. Великое множество ритуальных действ
совершается с единственной целью - по собственной воле вызвать
нуминозное посредством неких магических процедур (мольба,
заклинание, жертвоприношение, медитация и прочие йогические
упражнения, всякого рода самобичевания и т.д.). Но религиозное
верование в наличие внешней и объективной божественной причины
всегда предшествует таким действиям. Католическая церковь,
например, причащает святыми дарами, чтобы наделить верующего
духовным благословением. Поскольку этот акт был бы равнозначен
принудительному вызову благодати посредством определенно
магических процедур, вполне логично утверждать, что божественную
благодать в акте причастия никто не способен вызвать
принудительно - причастие представляет собой божественное
установление, которого не было бы, не будь оно поддержано божьим
промыслом2.
Религия является особой установкой человеческого ума, которую мы
можем определить в соответствии с изначальным использованием
понятия "religio", т.е. внимательное рассмотрение, наблюдение за
некими динамическими факторами, понятыми как "силы", духи,
демоны, боги, законы, идеи, идеалы - и все прочие названия,
данные человеком подобным факторам, обнаруженным им в своем мире
в качестве могущественных, опасных; либо способных оказать такую
помощь, что с ними нужно считаться; либо достаточно
величественных, прекрасных, осмысленных, чтобы благоговейно
любить их и преклоняться перед ними. В житейском просторечий мы
часто говорим, что человек, с энтузиазмом интересующийся
каким-то предметом, "посвятил себя" этому делу; Уильям Джеме
замечает, например, что ученый часто не имеет веры, но "по духу
он набожен" .
Ясно, что под понятием "религия"4 я не имею в виду вероучение.
Верно, однако, что всякое вероучение основывается, с одной
стороны, на опыте нуминозного, а с другой - на piotiV*, на
преданности, верности, доверии к определенным образом
испытанному воздействию нуминозного и к последующим изменениям
сознания. Поразительным тому примером может служить обращение
апостола Павла. Можно сказать, что "религия" - это понятие,
обозначающее особую установку сознания, измененного опытом
нуминозного.
Вероучения представляют собой кодифицированные и
догматизированные формы первоначального религиозного опыта .
Содержание опыта освящается и обычно застывает в жесткой, часто
хорошо разработанной структуре. Практика и воспроизводство
первоначального опыта приобрели характер ритуала, стали
неизменным институтом, что вовсе не следует расценивать как их
безжизненное окаменение. Напротив, они могут на века стать
формой религиозного опыта для миллионов людей без малейшей нужды
в изменениях. Хотя католическую церковь часто упрекают за
чрезмерную ригидность, она все же признает наличие особой жизни
догматов, подверженность их изменению и развитию. Даже число
догматов беспредельно, и с течением времени оно может
возрастать. То же самое верно и по поводу ритуалов. Но все
изменения ограничены рамками первоначально испытанных фактов,
включающих в себя догматическое содержание и эмоциональную
значимость. Даже протестантизм - внешне ставший на путь почти
полного освобождения от догматической традиции и
кодифицированного ритуала, а потому разбившийся более чем на
четыре сотни деноминации - даже протестантизм ограничен тем, что
он остается христианством и выражает себя в рамках верования,
согласно которому Бог явил себя в Христе, принявшем страдания за
род человеческий. Это вполне определенные пределы с четко
установленным содержанием - его нельзя расширить, соединив с
буддистскими или исламскими идеями и эмоциями. И все же не
вызывает сомнений тот факт, что не только Будда или Мухаммед,
Конфуций или Заратустра выступают в качестве религиозных
феноменов, но в равной степени этим качеством обладают также
Митра, Аттис, Кибела, Мани, Гермес и множество других
экзотических культов [1 ]. Поэтому психолог, пока он остается
ученым, не должен принимать во внимание притязания того или
иного вероучения на уникальность и владение вечной истиной. Он
должен исследовать прежде всего человеческую сторону религиозной
проблемы, обратившись к первоначальному религиозному опыту,
независимо от того, как этот опыт использован в разных
вероучениях.
Впрочем, будучи специалистом по нервным и психическим
заболеваниям, я исхожу не из конкретных вероучений, но
отталкиваюсь от психологии homo religiosus - человека, который
принимает во внимание и тщательно наблюдает некие воздействующие
на него факторы. Тем самым предметом моих исследований
становятся и общие условия человеческого существования. И если
обозначить и определить эти факторы в согласии с исторической
традицией или с антропологическим знанием довольно легко, то
сделать то же самое с точки зрения психологии неимоверно трудно.
Все, что я в силах сказать по вопросу о религии, целиком
определяется моим практическим опытом общения с моими пациентами
и с так называемыми нормальными людьми. Так как наш опыт других
людей в значительной степени зависит от нашего к ним подхода,
мне не остается ничего другого как с самого начала дать вам хотя
бы общее представление о моей профессии.
Поскольку любой невроз связан с интимной жизнью человека,
пациент всегда испытывает немалые колебания, когда ему
приходится давать полный отчет о всех тех обстоятельствах и
сложностях, которые привели его к болезненному состоянию. Что же
мешает пациенту свободно выговориться? Чего он боится,
стесняется, стыдится? Конечно, он хорошо осознает наличие
внешних факторов, составляющих важные элементы того, что
называется общественным мнением, респектабельностью, репутацией.
Однако даже в том случае, когда пациент доверяет врачу и уже
перестал его стесняться, он не хочет и даже боится признать
некоторые вещи о себе самом, словно самосознание несет ему
опасность. Обычно мы боимся того, что нас подавляет. Но есть ли
в человеке что-то такое, что может оказаться сильнее его самого?
Здесь нужно помнить, что всякий невроз означает деморализацию;
пока человек болен, он теряет веру в себя. Невроз - это
унизительное поражение, так он ощущается людьми, которым не
безразлично их психическое состояние. Причем, поражение нам
наносится некой "нереальной" субстанцией. Врачи могли в былые
времена убеждать пациента, что с ним ничего по-настоящему не
произошло, что действительной болезни сердца или рака у него
нет, а симптомы у него воображаемые. Чем больше он укрепляется в
вере, что он "malade imaginaire" (Воображаемый, мнимый больной
(фр.).), тем больше всю его личность пронизывает чувство
неполноценности. "Если симптомы у меня воображаемые, - говорит
себе пациент, - то в чем же причина такой путаницы в мыслях, что
заставляет меня взращивать такую вредную чушь?" Действительно,
нельзя без сочувствия наблюдать интеллигентного человека, почти
умоляющего вас поверить, что он страдает раком желудка, и в то
же самое время покорным голосом повторяющего, что он, конечно
же, знает - рак у него воображаемый.
Когда дело касается невроза, привычная нам материалистическая
концепция психики едва ли сможет помочь. Если бы душа была
наделена какой-нибудь, пусть тонкой, но телесной субстанцией, мы
могли бы по крайней мере сказать, что эта, подобная дуновению
ветра или дыму, субстанция страдает от вполне реального, хотя в
нашем примере и воображаемого, мыслимого заболевания раком -
точно так же, как наше грубое тело может стать носителем такого
заболевания. Тогда хоть что-то было бы реальным. Вот почему
медицина испытывает столь сильную неприязнь ко всему
психическому: либо больно тело, либо вообще все в порядке. И
если вы не в силах установить подлинную болезнь тела, то лишь
потому, что наши нынешние средства не позволяют врачу обнаружить
истинную природу безусловно органических нарушений.
Но что же в таком случае представляет собой психика?
Материалистический предрассудок относит ее к простым
эпифеноменам органических процессов мозга. С этой точки зрения,
всякое психическое затруднение должно быть следствием
органического или физического нарушения, которое не
обнаруживается лишь в силу несовершенства наших диагностических
средств. Несомненная связь между психикой и мозгом в известной
мере подкрепляет эту точку зрения, но не настолько, чтобы
сделать ее непоколебимой истиной. До тех пор, пока точно не
установлено, имелись ли в случае невроза действительные
нарушения в органических процессах мозга, невозможно ответить на
вопрос, являются ли имеющиеся эндокринные нарушения причиной или
следствием.
С другой стороны, не вызывает сомнений тот факт, что подлинные
причины неврозов по своему происхождению являются
психологическими. Очень трудно себе представить, что для
излечения органического или физического нарушения может быть
достаточно просто исповеди. Но я был свидетелем случая
истерической лихорадки (с температурой 102) [2], исчезнувшей
через несколько минут после исповеди, в которой человек
рассказал о психологической причине заболевания. Как же
объяснить случаи явно физических заболеваний, когда облегчение,
а то и исцеление, приходят в результате простого обсуждения
болезнетворных психических конфликтов? Я наблюдал псориаз,
покрывший практически все тело, который уменьшился в размерах в
десять раз за несколько недель психологического лечения. В
другом случае пациент незадолго перенес операцию по поводу
расширения толстой кишки (было удалено до сорока сантиметров
ткани), но вскоре последовало еще большее расширение. Пациент
был в отчаянии и отказался от вторичной операции, хотя хирург
считал ее неизбежной. После обсуждения с психологом нескольких
интимных фактов у пациента все пришло в норму.
Подобного рода опыт - а он не является чем-то из ряда вон
выходящим - заставляет отказаться от мысли, будто психика -
ничто, а продукты воображения нереальны. Только реальность
психики не там, где ее ищут по близорукости: психика существует,
но не в физической форме. Смехотворным предрассудком выглядит
мнение о том, будто существование может быть только физическим.
На деле же единственная непосредственно нам известная форма
существования - это психическая форма. И наоборот, мы могли бы
сказать, что физическое существование только подразумевается,
поскольку материя познается лишь посредством воспринимаемых нами
психических образов, переданных нашему сознанию органами чувств.
Мы заблуждаемся, когда забываем эту простую, но фундаментальную
истину. Даже если у невроза нет иной причины, кроме воображения,
она остается вполне реальной. Если некто вообразит, что я его
смертельный враг и убьет меня, то я стану жертвой простого
воображения. Образы, созданные воображением, существуют, они
могут быть столь же реальными - а в равной степени столь же
вредоносными и опасными, - как физические обстоятельства. Я даже
думаю, что психические опасности куда страшней эпидемий и
землетрясений. Средневековые эпидемии бубонной чумы или черной
оспы не смогли унести столько жизней, сколько их унесли,
например, различия во взглядах на устройство мира в 1914г. или
борьба за политические идеалы в России.
Хотя своим собственным сознанием нам не дано уловить форму
существования психики (ибо у нас нет для этого архимедовой точки
опоры вовне), психика существует; более того, она-то и есть само
существование.
Итак, что же сказать нам в ответ пациенту, вообразившему, что он
болен раком? Я бы сказал ему следующее: "Да, друг мой, вы
действительно страдаете от чего-то очень похожего на рак, вы
носите внутри смертельное зло, которое не убьет вас телесно, ибо
имеет бестелесную природу. Но это зло способно убить вашу душу.
Она уже им отравлена, как и отношения с другими людьми. Ваше
счастье отравлено им, и так будет продолжаться, пока оно не
проглотит целиком ваше психическое существование. В конце концов
вы станете не человеком, а злостной разрушительной опухолью".
Ясно, что нашего пациента нельзя признать творцом собственных
болезненных фантазий, хотя теоретически он, конечно, считает
именно себя владельцем и создателем продуктов своего
воображения. Когда человек действительно страдает от
онкологического заболевания, он никак не считает себя
ответственным за порождение такого зла, хотя раковая опухоль
находится в его теле. Но когда речь заходит о психике, мы тотчас
чувствуем некую ответственность, словно сами являемся творцами
нашего психического состояния. Предрассудок этот относительно
недавний. Еще не так давно даже высококультурные люди верили в
то, что психические силы могут воздействовать на наш ум и
чувства. Такими силами считались привидения, колдуны и ведьмы,
демоны и ангелы, даже боги, которые могли произвести в человеке
психологические изменения. В былые времена пациент,
вообразивший, что у него рак, переживал бы эту мысль совсем
иначе. Наверное, он предположил бы, что кем-то заколдован либо
одержим бесами; ему бы и в голову не пришло, что он сам породил
такую фантазию.
Я полагаю, что эта идея рака появилась спонтанно, возникла в той
части психики, которая не тождественна сознанию. Речь идет об
автономном образовании, способном вторгаться в сознание. О
сознании мы говорим, что это наше собственное психическое
существование, но рак наделен своим собственным психическим
существованием, от нас независимым. Данное утверждение полностью
соответствует наблюдаемым фактам. Если подвергнуть нашего
пациента ассоциативному эксперименту , то скоро обнаружится, что
он не является хозяином в своем собственном доме. Его реакции
будут заторможенными, деформированными, подавленными или
замененными какими-то автономными навязчивыми идеями. На
некоторое число слов-стимулов он не сможет ответить сознательно:
в ответах будут присутствовать некие автономные содержания, они
часто бессознательны, не осознаются и самими тестируемыми. В
нашем случае наверняка будут получены ответы, источником которых
является психический комплекс, лежащий в основе идеи рака. Стоит
слову-символу коснуться чего-нибудь такого, что связано со
скрытым комплексом, и реакция сознательного Эго будет нарушена
или даже замещена ответом, продиктованным этим комплексом.
Впечатление такое, что этот комплекс представляет собой
автономное существо, способное вмешиваться в намерения Эго.
Комплексы в самом деле ведут себя словно вторичные или частичные
личности, наделенные собственной психической жизнью.
Говоря о происхождении многих комплексов надо отметить, что они
просто отклонились от сознания - оно предпочло избавиться от них
путем вытеснения. Но среди них есть и другие, никогда ранее не
входившие в сознание, а потому и не поддававшиеся прежде
произвольному вытеснению. Они произрастают из бессознательного и
вторгаются в сознание вместе со своими таинственными и
недоступными влияниями и импульсами. Случай нашего пациента
относится как раз к этой категории. Несмотря на всю его культуру
и интеллигентность он стал беспомощной жертвой какой-то
одержимости, оказавшись не способным противостоять демонической
силе болезнетворной идеи. Она росла в нем подобно настоящей
опухоли. Однажды появившись, эта идея непоколебимо удерживалась
в его сознании, отступая лишь изредка на короткое время.
Такие случаи хорошо объясняют, почему люди опасаются
самосознания. За экраном может оказаться нечто - кто знает, что
именно, - а потому люди предпочитают "принимать во внимание и
тщательно наблюдать" исключительно внешние для их сознания
факторы. У большинства людей имеется своего рода первобытная
Set'oi^cuftovlcc no отношению к возможным содержанием
бессознательного. Помимо естественной робости, стыда, такта
присутствует еще тайный страх перед неведомыми "опасностями
души". Конечно, мы не признаем столь смехотворную боязнь. Но нам
необходимо понять, что этот страх вовсе не является
неоправданным; напротив, у него слишком весомые основания. Мы
никогда не можем быть уверены в том, что какая-нибудь новая идея
не захватит нас целиком - или наших соседей. Как из современной,
так и из древней истории нам известно, что такие идеи могут
оказаться весьма странными, такими, что далеко не все люди могут
с ними согласиться. В итоге мы получаем сожжение заживо или
рубку голов всем инакомыслящим, сколь бы благонамеренными и
рассудительными они не были; а сегодня в ход идет более
современное, автоматическое оружие. Мы даже не в силах успокоить
себя той мыслью, что подобного рода вещи принадлежат отдаленному
прошлому. К сожалению, они принадлежат не только настоящему, но
и будущему. Homo homini lupus (Человек человеку - волк (лат.).)
- это печальный, но все же вечный трюизм. Так что у человека
есть причины опасаться тех безличных сил, которые таятся в
бессознательном. Мы пребываем в блаженном неведении относительно
этих сил, поскольку они никогда (или почти никогда) не касаются
наших личных дел в обычных обстоятельствах. Но стоит людям
собраться вместе и образовать толпу, как высвобождается динамика
коллективного человека - звери или демоны, сидящие в каждом
человеке, не проявляют себя, пока он не сделался частью толпы.
Там человек бессознательно нисходит на низший моральный и
интеллектуальный уровень. Тот уровень, который всегда лежит за
порогом сознания, готовый прорваться наружу, стоит подействовать
стимулу совместного пребывания в толпе.
Фатальной ошибкой является подход к человеческой психике как
чему-то сугубо личностному, либо попытка объяснить ее с
исключительно личностной точки зрения. Такой способ объяснения
пригоден в ситуации обычных повседневных занятий индивида и в
его отношениях с другими. Но стоит возникнуть малейшим
трудностям, скажем в форме непредвиденных и неожиданных событий,
как тотчас призываются на помощь инстинктивные силы, предстающие
в качестве чего-то совершенно необъяснимого, нового, даже
странного. С точки зрения личностных мотивов их уже не понять,
они сравнимы, скорее, с паникой дикарей при виде солнечного
затмения и тому подобными событиями. Так, попытка объяснения
смертельной вспышки большевистских идей личностным отцовским
комплексом мне кажется совершенно неадекватной.
Изменения в характере человека, происходящие под влиянием
коллективных сил, буквально изумляют. Деликатное и разумное
существо может превратиться в маньяка или дикого зверя. Причины
тому ищут обычно во внешних обстоятельствах, но ведь взорваться
в нас может лишь то, что ранее уже было заложено. Мы всегда
живем на вершине вулкана; и пока нет человеческих средств защиты
от возможного извержения, которое способно все разрушить, что
только может. Конечно, хорошо устраивать молебны в честь разума
и здравого смысла, но как быть, если ваша аудитория подобна
обитателям сумасшедшего дома или толпе в коллективном припадке?
Разница тут невелика, ибо и сумасшедший, и толпа движимы
овладевшими ими безличными силами.
Достаточно такой малости, как невроз, чтобы вызвать силу, с
которой только разумом не справиться. Наш пример с раком ясно
показывает, насколько бессилен интеллект перед лицом самой
очевидной бессмыслицы. Я всегда советую моим пациентам принимать
такую очевидную, но непобедимую бессмыслицу за проявление силы,
смысл которой еще не был понят. Опыт научил меня, что куда более
эффективный метод обращения с такими фактами - это принять их
всерьез и попытаться найти подходящее объяснение. Но объяснение
работает лишь в том случае, если выдвигается гипотеза,
соответствующая болезнетворному следствию. В нашем случае мы
сталкиваемся с такой волей и с такой силой внушения, которые
просто несравнимы со всем тем, что может противопоставить им
сознание пациента. В столь опасной ситуации было бы плохой
стратегией убеждать пациента в том, что за его симптомом, пусть
и самым непостижимым образом, стоит он сам и оказывает поддержку
этому симптому. Внушение такого рода тут же парализует его
боевой дух, он будет деморализован. Гораздо лучше, если он будет
считать свой комплекс автономной силой, направленной против его
сознательной личности. Более того, это объяснение больше
соответствует фактам, нежели сведение дела к личностным мотивам.
К тому же личностная мотивация тут сохраняется, но не является
интенциональной, она органично присуща пациенту.
В Вавилонском эпосе повествуется о том, как дерзость и hubris
(Гордыня) Гильгамеша[3] бросили вызов богам; тогда боги изобрели
и создали человека, равного по силе Гильгамешу, чтобы тот умерил
незаконные притязания героя. То же самое произошло с нашим
пациентом. Он относится к тому типу людей, что строят свои
отношения с миром исключительно на основе интеллекта и разума.
Его притязания привели по меньшей мере к тому, что он замахнулся
на формирование собственной судьбы. Он все подвергал
беспощадному суду разума, но природе где-то удалось ускользнуть,
и она вернулась полная мести в форме совершеннейшей бессмыслицы,
т.е. идеи рака. Бессознательное породило такое тонкое и умное
образование с одной целью - держать человека в безжалостной
узде. Это был сокрушительный удар по всем его разумным идеалам,
и прежде всего по вере во всемогущество человеческой воли.
Такого рода одержимость свойственна лишь тем, кто постоянно
злоупотребляет разумом и интеллектом в эгоцентрических целях
роста власти.
Гильгамешу, правда, удалось избежать божественного возмездия. К
нему приходили вещие сны, на которые он обратил внимание. Они
подсказали ему, как лучше одолеть врага. У нашего пациента,
живущего в век, когда боги вымерли и даже пользуются дурной
репутацией, также были сновидения, но он к ним не прислушался.
Как можно разумному человеку быть столь подвластным
предрассудкам, чтобы всерьез принимать сны! Этот общий
предрассудок по поводу значения сновидений является лишь одним
из симптомов куда более серьезной недооценки человеческой души
вообще. Удивительное развитие науки и техники было уравновешено,
с другой стороны, поразительной утратой мудрости и интроспекции.
Верно, наша религия много говорит о бессмертной душе, но это
учение содержит лишь несколько слов о действительной
человеческой душе, которой суждено отправиться прямо в ад, не
будь особого акта божественной благодати. Эти два важных фактора
несут ответственность за общую недооценку значения
|
