Двенадцать лет под знаменами Церкви
РАЗОБЛАЧЕНИЕ

ПАЛЛАДИЗМА
МИСС  ДИАНА  ВОГАН 

И  ДЬЯВОЛ  СРЕДИ ФРАНКМАСОНОВ
Пресс-конференция г. Лео Таксиля
в зале Парижского Географического общества

Le Frondeur, 25 апреля 1897 г.

Более или менее беспристрастно практически все газеты сообщили о памятном вечере в Географическом обществе 19 апреля. Мы посчитали нужным привести полный текст стенограммы пресс-конференции г-на Лео Таксиля.

Сначала необходимо отметить, что весьма многочисленная аудитория состояла из представителей прессы различных стран и различной политической и социальной ориентации, было много монахов, священников, очень много дам, несколько вольнодумцев, несколько франкмасонов.

     Нунциат направил туда двоих делегатов; также было представлено архиепископство. Вход был свободным, однако войти можно было только по предъявлении именного пригласительного билета, присланного за месяц до мероприятия.

Первым событием вечера стала продажа с аукциона печатной машинки мисс Дианы Воган. Ее счастливым обладателем стал г-н Али Кенталь, издатель константинопольской Ikdam.

     Затем г-н Таксиль обратился к аудитории:

Преподобные отцы,

Дамы,

Господа,

     Сначала мне видится необходимым передать благодарности моим коллегам по католической прессе, которые – внезапно­ начав кампанию ожесточенных нападок шесть или семь месяцев назад, - породили удивительные результаты; мы уже наблюдаем их сегодня, и в еще большей степени нам предстоит наблюдать их завтра; я имею в виду совершенно исключительный взрыв свидетельств истины, причем, в таком вопросе, решение которого могло пройти совершенно не замеченным нами, если бы ни они.

     Именно этим моим коллегам, соответственно, адресуются мои первые поздравления! И через несколько мгновений они поймут, насколько эта благодарность чистосердечна и оправданна.

     Сегодня вечером я постараюсь забыть обо всех несправедливых и оскорбительных домыслах, опубликованных обо мне в ходе полемики, о которой я только что упомянул. Или, в любом случае, если я и разъясню некоторые особенные факты в неожиданном для многих свете, я всего лишь скажу правду, отогнав от себя всякую тень малейшего негодования.

     После этих разъяснений, время которых наконец настало, эти мои католические коллеги, вероятно, не разоружатся пред моей мирной философией. Однако, если мое доброе расположение будет их раздражать вместо того, чтобы умиротворять, я уверяю их в том, что ничто не заставит меня потерять хладнокровие и спокойствие, приобретенные мной за последние двенадцать лет и дарящие мне невероятное ощущение безграничного счастья.

      Кроме того, если эта высокочтимая аудитория действительно составлена из представителей разнообразных слоев и групп общества, - поскольку приглашались представители всех направлений общественной мысли без всякого предпочтения, - я, в любом случае, убежден в том, что эта аудитория владеет даром мягчайшей терпимости, по крайней мере, на первый взгляд. Называя вещи своими именами, мы здесь все свои, все образованные люди. Все мы способны сделать допущение о правдивости сказанного нам и принять его во внимание с необходимыми серьезностью и бесстрастностью. Однако когда представленный нашему вниманию факт превосходит все известное нам своим остроумием, нас это тоже не тревожит. Лучше смеяться, чем плакать, как гласит мудрость народов.

     Далее я обращаюсь к католикам.

     И я говорю им: когда вам говорили, что доктор Батейль (Bataille), верный целям католицизма, одиннадцать лет провел в исследованиях самого темного дна тайных обществ, лож и тайных лож[1], и даже люциферианских Треугольников, вы совершенно одобрили его действия, вы нашли его поведение достойным восхищения. Он буквально утонул в похвалах. Хвалебные статьи публиковались даже той партией, которая ныне не жалеет гневных молний, дабы обратить в пепел мисс Диану Воган, называя ее то мифом, то авантюристкой и гадалкой.

     Если даже пересмотреть сейчас похвалы, расточавшиеся в прошлом в адрес д-ра Батейля, нельзя отрицать тот факт, что они все же имели место. Блестящие теологи, красноречивые проповедники, достопочтенные прелаты наперебой поздравляли его. И я не говорю, что они были не правы.

     Я всего лишь констатирую факт.

     И цель этой констатации – в том, чтобы позволить мне прямо сказать следующее.

     Не сердитесь, преподобные отцы, но лучше от всего сердца посмейтесь, когда вам скажут, что сейчас произошло нечто противоположное тому, что вы ожидали. Здесь нет и тени правоверного католика, исследующего, приклеив фальшивый нос, высшее масонство Палладизма. Напротив, здесь имел место вольнодумец, который ради собственного интеллектуального роста, а не в силу отвращения или ненависти, проник в ваш лагерь и ходил по нему в течение не одиннадцати, а целых двенадцати лет, и… это ваш покорный слуга.

Смешанная реакция, шепот, смех

     В этой истории не было никакого масонского заговора, как я вскоре собираюсь вам доказать. Давайте оставим Гомеру, певцу странствий и перипетий Улисса, рассказ о знаменитом Троянском коне; об этой огромной лошади в данном случае не может быть и речи. Сегодняшняя история гораздо менее драматична.

     Ваш покорный слуга в один прекрасный день сказал себе, что, в слишком юном возрасте ударившись в безверие, и, вероятно, с чрезмерным апломбом, он, вполне возможно, совершенно не имеет представления об истинном положении вещей. Затем, действуя только от своего собственного имени, стремясь изменить свой разум и видя для этого причины, никому не передоверяя принятие решения по данному вопросу, он посчитал, что обнаружил средство расширения своего кругозора и успешного поиска новых знаний для себя самого. Добавьте к этому, если пожелаете, немного шалости и немного его природного темперамента, - не зря он родился в Марселе!

Смех

     Да, добавьте сюда еще милое удовольствие от развлечений, которые отвергает большинство людей, но которые, тем не менее, вполне реальны, эту глубинную внутреннюю радость от хорошо сыгранной над своим противником шутки, лишенной злого умысла, всего лишь увеселения и смеха ради.

     Ну что же, должен сразу сказать, эта шутка длиной в двенадцать лет с самого начала научила меня кое-чему значимому, а именно, что я действительно превысил допустимую меру с самого начала и что в большинстве случаев ошибкой с моей стороны было нападать на конкретных людей.

     Я чувствую себя обязанным сделать это замечание, но, должен признать, делаю его с легкостью. За эти двенадцать лет, проведенные под знаменами Церкви, пусть я и завербовался в это воинство как шутник и мистификатор, я все равно осознал, насколько неверно приписывать учениям пороки тех или иных людей. Последние – в самой природе человеческой. Плохой человек остается плохим, точно так же как и хороший человек продолжает творить благо, верует он или наоборот – теряет веру. Честных людей, равно как и бесчестных, можно встретить повсюду.

Одобрительные выкрики

     Соответственно, я провел сам для себя исследование, которое принесло некие плоды. Это исследование принесло мне душевное равновесие, мою внутреннюю философию, о которой я уже говорил выше.

     Начал я просто как любопытствующий, естественно, надеясь немедленно прекратить, как только обрету необходимый опыт, однако потом сладостное удовольствие мистификации овладело мной, подавив все остальные чувства, и я надолго остался в католическом лагере, постепенно вырабатывая свой план одновременно веселой и поучительной мистификации и постепенно придавая ей все больший размах.

     Со временем я заимел двух соратников – не более двоих: один из них был другом моего детства; началось все с того, что я подвез его по пути, а затем он выступал в моем розыгрыше под псевдонимом «доктор Батейль»; второй была мисс Диана Воган, французская протестантка, скорее, даже вольнодумка, профессиональная машинистка и представительница одной североамериканской фирмы, производящей печатные машинки. И тот, и другая были мне необходимы для того, чтобы успешно завершить последний этап нашего веселого розыгрыша, который американские газеты теперь называют «величайшим обманом современности».

Смешки, шепот

     Конечно, этот последний этап должен был завершиться в апреле, месяце радости, месяце розыгрышей, - и давайте не забывать, что этот розыгрыш начался также в апреле, а именно 23 апреля 1885 г. – и только этот последний этап я собираюсь разоблачить сегодня; потому что если бы я рассказывал все с самого начала, со всеми секретными подробностями, это заняло бы несколько дней. В любом случае, эта маленькая первоапрельская наживка принесла огромного кита.

Взрыв хохота

     Как бы то ни было, неплохо было бы осветить несколькими лучами мягкого света отправную точку нашего рассказа.

     Среди множества максим искусства кулинарии чаще других повторяют вот эту: «На повара можно выучиться, а поворачивателем вертела нужно родиться». Совершенство в науке поворачивания вертела просто недостижимо. То же самое, я уверен, можно сказать и о науке розыгрыша: мистификатором нужно родиться.

     Сначала я приведу некоторые соображения о начале этой моей достойной карьеры.

     Давайте начнем с моего родного города. Никто в Марселе до сих пор не может забыть историю про акул, разорявших прибрежные бухты. В газетах публиковались письма рыбаков, содержавшие описания чудесных спасений от злобных животных. Среди купальщиков распространилась паника, и пляжи от Каталан до Прадо опустели на несколько недель. Муниципальный комитет был расстроен; мэр предположил, совершенно, впрочем, справедливо, что «акулья зараза», скорее всего, пришла с Корсики вслед за кораблем, экипаж которого наверняка выбросил за борт часть испортившегося груза копченого мяса. Муниципальный комитет проголосовал за то, чтобы направить письмо генералу Эспивану де ла Вильебуасне – военное положение еще не было снято, - с требованием о проведении вооруженной экспедиции на буксире. Достопочтенный генерал, только и мечтая услужить администрации, которую он сам назначил в милом и дорогом моем родном городе (смех), итак, генерал Эспиван, в настоящее время сенатор, отправил тогда сотню хорошо вооруженных солдат, снабженных достаточным количеством боеприпасов, в экспедицию. Спасательное судно покинуло гавань под приветственные клики мэра и депутатов, бухты были тщательнейшим образом изучены во всех направлениях, но солдаты возвратились с пустыми руками: там было не больше акул, чем, например, в этой вот комнате!

Общий смех

Позднее проведенное следствие показало, что все письма с мест, якобы от рыбаков, были подложными. Рыбаков с такими именами никогда не было в упомянутых там населенных пунктах; и более того, когда все эти письма были собраны вместе, стало очевидным, что они написаны одной и той же рукой. Автора розыгрыша тогда не нашли. А теперь он стоит перед вами. Все это произошло в 1873 г.; мне было тогда девятнадцать лет. Искренне надеюсь, что генерал Эспиван простит мне то, что я однажды нанес своим розыгрышем ущерб его престижу в глазах всего народа. В конце концов, он же закрыл мою газету La Marotte, journal des fous[2]. И вся эта выдумка с акулами была достаточно безобидной местью за это, не правда ли?

     Несколько лет спустя я проживал в Женеве, скрываясь от судебного преследования по нескольким обвинениям в связи с моей издательской деятельностью. К тому времени судьбу La Marotte уже успели повторить La Fronde и Le Frondeur. В один прекрасный день весь научный мир был потрясен новым поразительным открытием. Наверное, кое-кто в этой аудитории помнит, в чем было дело: появилось сообщение, что на дне Женевского озера, между Нионом и Коппетом видели смутные очертания подводного города. О проходящих там поисках постоянно сообщалось в газеты всех четырех концов Европы. Газеты получали также вполне научные комментарии происходящего, основывающиеся на «Записках…» Юлия Цезаря и утверждавшие, что город, скорее всего, был построен во времена римского завоевания, когда озеро было таким узким, что Рона пересекала его поперек, даже не влияя на водные течения в нем самом. Да уж, это открытие наделало повсюду много шума, кроме, конечно, собственно Швейцарии. Жители Ниона и Коппета совершенно не удивлялись, когда постоянно прибывающие в их места все новые и новые туристы просили показать им подводный город. Местные рыбаки наконец начали вывозить на озеро самых настойчивых из туристов. На воду лили масло, якобы, чтобы лучше видеть дно, и действительно, многие потом сообщали, что что-то видели… (Общий смех) Ну, там, остатки прямых упорядоченных улиц, перекрестков… откуда мне знать, что еще? Один польский археолог съездил туда и по возвращении, удовлетворенный, написал отчет, в котором утверждал, что умудрился разглядеть на дне некий объект, который совершенно определенно был руинами конной статуи. Институт отправил на озеро двоих своих представителей, но по прибытии на место они немедленно были встречены городскими властями, которые сообщили им, что все сообщения о подводном городе – это простая газетная «утка», и они возвратились назад, к сожалению, так ничего и не увидев.

     Подводный город не пережил исследования учеными. (Продолжительный смех.) Отец-основатель подводного города на дне Женевского озера, откровенно говоря, для возможно более широкого распространения легенды воспользовался услугами крайне полезного своего помощника – такого же изгнанника, как он сам, и вряд ли следует отдельно упоминать, что он также уроженец Марселя; это мой друг и коллега Анри Шабрие, ныне проживающий на брегах Сены, как и я сам. Оба эти анекдота, как и сотни других, которые я также могу вам пересказать, предназначены лишь доказать вам, что увлечение вашего покорного слуги масштабными, но безобидными веселыми розыгрышами насчитывает более двадцати лет.

     Ну а теперь я перейду к рассказу о самом масштабном розыгрыше в моей жизни. Он заканчивается сегодня и, думаю, является последним, потому что после этого я сомневаюсь, что кто-либо из моих коллег даже из представителей исландской или патагонской прессы поверит моему, или кого-либо из моих приятелей, свидетельству о каком бы то ни  было невероятном событии. 

Голос с места: - Это уж точно!

Смех.

     Легко понять, что широкое распространение и слава моих безбожных писаний отнюдь не облегчили мне вхождение в святая святых Церкви – меня встретили с огромным недоверием. Однако мне необходимо было проникнуть туда и встретить интерес к себе и уважение, чтобы недоверие ко мне рассеялось, по крайней мере, в высших эшелонах и я мог наконец осуществить свой колоссальный розыгрыш на тему современного дьяволопоклонничества.

Голос: - Отвратительно! И не стыдно признаваться в таком жульничестве?!

     Для того, чтобы добиться установленной перед собой цели, было нужно, совершенно необходимо, чтобы о моей тайне не знал никто, даже самые близкие друзья, даже моя жена, - по крайней мере, вначале. Лучше уж было казаться знакомым немного сдвинувшимся. Один лишь прокол мог похоронить всю идею. Ставки в моей игре были высоки, потому что я играл очень сильным соперником. (Голос: - Да уж!) Напротив, ненависть одних, печальное раздражение других были моими главными козырями, потому что я ожидал, что в первые годы буду находиться под неусыпным наблюдением. Как бы то ни было, моим старым друзьям нелишне будет напомнить о некоторых звоночках, которые не зря прозвенели для них тогда.

     Например, после публикации письма, в котором я отрекался от всех своих прежних безбожных писаний парижская группа членов Антиклерикальной Лиги созвала Общую ассамблею, которая проголосовала за мое исключение. Делегаты с удивлением встретили меня там, потому что не думали, что я явлюсь; мое появление там действительно было поразительно и необъяснимо, потому что я не собирался оправдываться перед членами лиги и не пытался вступить с ними в дискуссию, чтобы переубедить, как сделал бы на моем месте вновь обращенный, пылая рвением неофита. Нет! Я пришел на это собрание, заявив, что пришел попрощаться – хотя оставил их уже более трех месяцев назад! – но в действительности чтобы, улучив момент, сказать то, о чем мог бы напомнить им потом, когда придет время. Большинство членов этой лиги были моими друзьями. Некоторые из них плакали, и я был этим очень тронут…

Журналист-католик: - Тронуты? Вы? Да бросьте! Вы над ними издевались, как сейчас – над нами!

     Уверяю вас, уход от них дался мне нелегко. Но думайте как хотите. Хоть я и был уязвлен, я оставался спокоен в самую жестокую бурю: обратитесь к газетам того времени.

     Закрывая собрание, президент Лиги предложил следующую резолюцию, за принятие которой делегаты проголосовали единогласно: 

     «Принимая во внимание, что человек по имени Габриэль Жоган-Пажес, также известный под именем Лео Таксиль, один из основателей Антиклерикальной лиги, отрекся от принципов, за которые ранее выступал, предал идею свободомыслия и всех своих соратников-атеистов, члены Лиги – участники собрания 27 июля 1885 г., отказавшись принять во внимание мотивы такого недостойного поступка человека, известного под именем Лео Таксиль, исключают его из Антиклерикальной лиги как предателя и ренегата».

     Я тогда возразил по поводу одного, только одного слова во всей резолюции. Предполагая, что некоторые из моих старых друзей по Лиге, присутствовавших на собрании в июле 1885 г., присутствуют также и сегодня в этом зале, я осмелюсь напомнить им формулировку своего протеста. Я вполне спокойно и мирно сказал: «Друзья мои, я принимаю эту резолюцию, за исключением одного только слова». Президент прервал меня возгласом: «Какая наглость!». Но я спокойно продолжал: «Вы имеете право утверждать, что я ренегат, потому что всего лишь четыре дня назад я опубликовал письмо, в котором я открыто отказываюсь и отрекаюсь от всех своих писаний, направленных против религии. Однако я попросил бы вас вычеркнуть из резолюции слово «предатель», которое в моем случае неприменимо; в том, что я предпринимаю сейчас, нет и тени предательства. То, что я вам здесь и сейчас говорю, вы не можете понять, но поймете позже». Я не хотел делать чересчур большое ударение на последнем предложении, потому что не мог позволить им что-либо заподозрить. Но я сказал это достаточно четко и ясно, чтобы эта моя фраза запала им в память, хотя толковать ее, конечно, можно было по-разному.

     И когда мне представилась возможность опубликовать отчет об этом собрании, я осмотрительно пропустил это свое заявление, которое могло бы заставить возможных читателей насторожиться.

     Второй факт. Между тем днем в апреле, когда я пришел к священнику и сообщил ему о своем обращении, и днем собрания, исключившего меня из рядов вольнодумцев, в Риме произошел антиклерикальный конгресс, одним из организаторов которого я являлся. Не было ничего легче для меня, чем совершенно дезорганизовать его работу и привести его к полному провалу. Происходил этот конгресс в первых числах июня. Все члены лиги полагали в то время, что я отдавал все свои силы без остатка во имя его успеха; и действительно, только произошедшая в те же дни смерть Виктора Гюго сумела отвлечь от этого конгресса общественное мнение.

     Позже, когда выяснилось, что с апреля и снова вижусь со священниками, многие говорили и писали в прессе, что я ездил в Рим только для того, чтобы обсудить условия своего предательства и тайно был принят в Ватикане. В мою биографию даже включали факт получения там некоей крупной суммы, писали, что это был миллион.

Смех.

     Я ничего не ответил, потому что мне было все равно и потому что я сам внутренне смеялся над этими обвинениями.

     Но сегодня я с полным правом заявляю, что все было совершенно иначе. Среди гостей сегодня присутствует один мой старый приятель, который тогда сопровождал меня повсюду в этом путешествии и ни на минуту не оставлял одного. Он присутствует здесь и не оспорит того, что я скажу. Хоть раз он оставил меня одного? Хоть раз покинул ли я его, чтобы сделать что-то могшее вызвать подозрения? Нет.

     И это еще не все. Во время той же самой поездки, уже на пути обратно, во Францию, мы остановились в Генуе. И я настоял на необходимости посетить кое-кого, с кем меня связывали дружеские узы, а именно генерала Канцио-Гарибальди – зятя Гарибальди. Во время встречи с ним меня сопровождал тот самый приятель, о котором я только что говорил, и еще один, который тоже жив и здоров, а именно доктор Бодон, недавно избранный депутатом от Бове. Оба они могут засвидетельствовать, что во время встречи я на минутку отошел в сторону вместе с Канцио. А Канцио может засвидетельствовать, что я ему сказал тогда: «Дорогой Канцио, должен вам сказать, но только это строго между нами, что очень скоро я окажусь в центре огромного общественного скандала. Ничему не удивляйтесь и верьте мне». Более я ничего ему не сказал, а позже даже боялся, что и так сказал слишком много. В последующие два-три года Канцио, несмотря на публичный разрыв отношений со мной, посылал мне поздравительные открытки на Новый Год. Потом, видимо, полагая, что обещанное мной откладывается на неопределенный срок, он перестал проявляться.

     И наконец, один из моих бывших коллег, испытывавший ко мне немалую симпатию, продолжал видеться со мной, несмотря ни на что. Он уже умер; его звали Альфред Полон, мировой судья. (Голос: - Он уже умер и не возразит вам!) Подождите, пожалуйста. Я знаю, что, будучи человеком проницательным и постоянно наблюдая за мной, он понял, что я просто дурю людям головы.

Смешанная реакция. Голос: - Так вы обманывали католиков и гордитесь этим?! Какой скандал!..

     Полон, мой бывший коллега, не разорвавший со мной отношений, часто порывался защищать меня, что мне, откровенно говоря, только мешало. Одному из моих друзей он говорил: «Лео трудно поймать на слове. Сначала я думал, что он тронулся, но потом, когда я возобновил отношения с ним, я увидел, что он наоборот совершенно в здравом уме и твердой памяти. Я этого не понимаю: что-то мне говорит, что он еще душой и умом с нами, я это чувствую. Я никогда не затрагиваю религиозные вопросы в разговорах с ним, потому что вижу, что он не собирается вынимать кота из мешка, но я бы жизнь свою прозакладывал, что он не работает на попов; однажды он нас всех весьма удивит…».

     Альфред Полон сам не может засвидетельствовать то, что он понял тогда, но он говорил об этом многим своим знакомым. И если таковые присутствуют в этом зале сегодня, я спрашиваю их: правда ли, что, говоря обо мне, Полон так выражал свои мысли?

Голоса с мест: - Правда! Правда!

     Давайте перейдем к рассказу о собственно розыгрыше, об этом смешном и в высшей степени назидательном розыгрыше. В высших церковных эшелонах не поверили доброму простодушному священнику, которому я поведал, как был обращен перстом Господним, подобно Савлу на пути в Дамаск. «Этот волк в овечьей шкуре очень подозрителен», - подумали большие церковные шишки. (Смех.) Посему было решено, что на следующий день после публикации моего письма об отречении от своих писаний меня отвезут на некоторое время в маленький пансион преподобных отцов-иезуитов, где обо мне будет заботиться назначенный специально для этой цели ведущий специалист по копанию в душах и наставлению их на путь истинный. Выбрать такого было непросто. Мне пришлось ждать целую неделю назначения достаточно компетентного для меня специалиста. Он оказался бывшим армейским капелланом, ставшим иезуитом, и это был хитрец из хитрецов! Его мнение было очень весомо.

     Ох и в тяжкую игру мы с ним задумали играть!.. Как вспомню – сразу голова болит. Помимо прочего, дорогой духовный руководитель заставил меня заниматься Духовными упражнениями по Святому Игнатию. Я мало что в них понял, но, по крайней мере, обязан был пролистать их, чтобы создалось впечатление, что я глубоко проник в эти невероятные размышления. Не то было время, чтобы позволить себя поймать. Полное покаяние привело меня к полной и окончательной победе. Оно заняло не менее трех дней. (Продолжительный смех.) И в конце я нанес последний сокрушительный удар.

     Я все сказал о том и о сем – да практически обо всем, но мой партнер по игре заподозрил, что я скрываю и еще какой-то смертный грех, очень, очень большой, в котором не могу признаться, грех, открыть который мне гораздо более тяжело, чем сознаться в тысячах и тысячах богохульств. Но наконец он должен был все же открыться, этот ужасный грех.

     Дамы и господа, мне нет нужды испытывать ваше терпение так же долго, как его: грех мой состоял в убийстве, первоклассном убийстве, наверное, самом отчаянном и страшном убийстве. Нет, я не убивал целые семьи, но даже не будучи Тропманном или Дюмоларом[3], я вполне заслуживал гильотины, откройся это преступление кому бы то ни было.

     Я взял на себя труд изучить по газетам сообщения о людях, пропавших без вести за три года до этого, и придумал на их основе небольшую сказочку. Однако преподобный отец не позволил мне рассказать ему ее до конца и со всеми подробностями. Он и так подозревал меня в совершении ужаснейших кощунств и преступлений, но я сумел удивить даже его – он никак не рассчитывал увидеть перед собой коленопреклоненного убийцу. (Смех.)

     Как только первые слова признания слетели с моих губ, преподобный отец буквально отскочил в сторону. Ах вот как! Теперь он понимает мое смущение, мою зажатость, мое обыкновение так подробно обсуждать казалось бы совершенно незначительные детали… А как жег меня стыд, когда я признался в своем преступлении! Мне было не только стыдно, я был обескуражен, подавлен, напуган… В моей истории фигурировала вдова одной из жертв, и преподобный отец взял с меня обещание, что я впредь буду тайно выплачивать вспомоществование этой вдове. Он и слышать не желал никаких имен, но только хотел выяснить, убивал я по умыслу и расчету или без оных. После длительных запирательств я наконец пал под гнетом стыда и признал существование умысла.

Священник: - То, что вы сейчас делаете, отвратительно, мсье.

Голос: - В наказание ни один священник более не примет вашей исповеди. Вы последний подонок!

Волнение в зале.

Голос: - Все священники должны сейчас просто встать и выйти!

Аббат Гарнье: - Нет! Мы должны выслушать этого негодяя до конца.

Часть слушателей встает и выходит.

     Выйдете вы или останетесь, теперь уже все равно. Я продолжаю.

     Я должен выразить свое истинное почтение этому достойному отцу-иезуиту. С законом у меня никогда после этого не было проблем. То есть таким образом, мой розыгрыш помог мне проверить строгость соблюдения тайны исповеди. Если я когда-нибудь поведаю историю этих двенадцати лет во всех подробностях, я сделаю это точно так же, как сегодня, беспристрастно и спокойно, аббат Гарнье! (Одобрительный гул.) На этом этапе я посчитал, что одержал первую победу в начале кампании. Кто бы ни сказал преподобному отцу в тот момент, что я не настоящий обращенный, всякий получил бы с его стороны самую суровую отповедь. (Смех.)

     В мои планы не входило торопиться с посещением Верховного Понтифика[4]. Однако мое признание в совершенном убийстве имело фантастический успех, хотя надзиратель за моим уединением в Кламарте и сохранил его в тайне. И действительно, единственное, что он мог сказать своим начальникам, доверившим ему исследование глубин моей души, было: «Лео Таксиль? Я ручаюсь за него!».

     Итак, раз недоверие Ватикана ко мне рассеялось, как мне было заслужить его доверие и одобрение, дабы довести свой розыгрыш до желаемых высот? Чтобы осуществить, к вящей своей радости, эту мечту, я должен был заслужить одобрение Святого Престола в рамках претворения в жизнь планов Церкви. Эта часть моего плана была разработана еще до начала его осуществления, как только мне пришла в голову мысль заняться историей католицизма.

     За год до описываемых событий Верховный Понтифик прославился энцикликой «Humanum Genus», которая полностью соответствовала давно укоренившейся в умах воинствующих католиков идее. Гамбетта[5] сказал: «Клерикализм – вот наш враг!». Церковь возразила: «Настоящий враг – масонство!». Соответственно, клевеща на масонство, мне было удобнее всего заложить фундамент колоссального розыгрыша, невыразимую радость от осуществления которого я уже заранее смаковал в глубине души.

     Сначала франкмасоны буквально взбесились; они не предполагали, что терпеливо подготовленное завершение розыгрыша потонет во всемирном взрыве хохота. Они-то думали, что я с Церковью навсегда. Они говорили и повторяли снова и снова, что я таким образом мщу за то, что меня исключили из ложи в 1881 г.. Эта история хорошо известна; она ни в коей мере не порочит меня и является следствием небольшого скандала, вызванного двоими людьми, которые с тех пор пропали, причем, при достаточно плачевных обстоятельствах.

     Нет! Я не мстил – я развлекался. И если сейчас кто-нибудь возьмется анализировать обстоятельства той кампании в прессе, даже масоны, наиболее враждебно настроенные по отношению ко мне, им придется признать, что я никому не навредил. Я даже берусь утверждать, что оказал значительную услугу французскому франкмасонству. (Голос с места: - Вы зашли слишком далеко!) Простите, подождите моих объяснений, и уверен, вы непременно согласитесь со мной. Я имею в виду, что публикация мной ритуалов была определенным образом связана с реформами, направленными на избавление от устаревших обычаев, которые стали уже просто смешны в глазах масонов, не понаслышке знакомых с понятием «прогресс».

     Давайте пока оставим все это в стороне и суммируем факты. Поскольку моей целью стало изобретение на пустом месте всех возможных элементов современного дьяволопоклонничества – а это потруднее, чем город на дне Женевского озера, - необходимо было продвигаться постепенно, шаг за шагом, закладывая фундамент, откладывая и высиживая яйцо, из которого предстояло появиться на свет палладизму. Розыгрыш такого масштаба за один день не делают.

Голос: - Само собой!

     С первого дня своего обращения я выяснил, что некоторое количество католиков совершенно убеждены в том, что принятое в масонстве определение Высшего Существа как «Великого Архитектора Вселенной», не соотносящееся с какой-либо определенной религиозной конфессией, что это определение используется масонами для того, чтобы скрывать под ним имя Люцифера, то есть Сатаны, дьявола.

Голос: - Ну уж хватит! Он снова стал масоном!

Смех.

Голос: - Продолжайте! Это интересно!..

     То тут, то там я постоянно слышал разговоры, будто дьявол время от времени появляется в масонских ложах и даже председательствует на их собраниях. Это мнение пользуется широкой поддержкой среди католиков. Гораздо больше хороших людей, чем можно было бы себе представить, убеждены в том, что законы природы могут время от времени отменяться добрыми или злыми духами и даже простыми смертными. Я однажды чуть с соляной столб не обратился, когда меня попросили о чуде. Однажды ко мне в дом ворвался, как ураган, добрый фрибургский каноник и сказал мне буквально следующее: «Ах, господин Таксиль, вы святой! Ибо Господь спас вас из столь глубокой бездны, что на вас, видимо, почиет целая гора милости Божьей. Как только я услышал о вашем обращении, я сел на поезд – и вот я тут! По возвращении я не только смогу рассказывать всем, что видел вас, но и что вы явили мне настоящее чудо!» (Смех.) Я не ожидал такой просьбы. «Чудо? – переспросил я. – Я вас не понимаю, господин каноник!» «Да, чудо! – повторил он. – Не имеет значения, какое, главное, чтобы я стал его свидетелем. Любое чудо, какое пожелаете. Откуда мне знать? Ну вот, например… Ну, например, вот этот стул. Превратите его в трость, в зонтик…»

Продолжительный смех.

     Я понял, что ему нужно. И я мягко отказался сотворить подобное чудо. И каноник возвратился во Фрибург с сообщением, что я могу творить страшные чудеса, но из жалости не стал этого делать при нем.

     Через пару месяцев он прислал мне гигантский сыр Грюйер, на корке которого вырезал религиозные надписи, разные загадочные иероглифы; отличный был сыр, который все никак не кончался и который я ел с неизменным почтением.

Смех усиливается. Некоторые священники протестуют.

     Соответственно, моя первая книга о масонстве представляла собой пестрое собрание разнообразнейших ритуалов с включением нескольких моих собственных вполне невинных изобретений, не могших быть истолкованы в дурном смысле. Каждый раз, когда в тексте ритуалов встречался не вполне ясный пассаж, я истолковывал его с католической точки зрения, состоящей в том, что верховным великим мастером франкмасонов является Люцифер. Но повторяю, истолковывал я совершенно невинно и не напрямую. Я мягко стелил, подготавливая почву, чтобы потом вскопать ее поглубже; я сеял семена тайны, чтобы они потом дали хорошие и обильные всходы.

     Через два года такой подготовительной работы я отправился в Рим.

Голос: - Ага! Наконец-то!

     Сначала меня приняли кардиналы Рамполья и Пароччи. Я имел удовольствие выслушать похвалы их обоих в адрес моих, по их словам, отличных книг. Да, конечно, ведь в этих книгах «раскрывалось» все то, что давно было «отлично известно» Ватикану. Просто чудо как им повезло с этим новообращенным, опубликовавшим масонские ритуалы!

Смех.

     Кардинал Рамполья называл меня «дорогой мой», подружились мы с ним – просто не разлей вода. И как он жалел, что я в масонстве дорос только до Ученика! Но коль скоро мне удалось добыть ритуалы, единственное, что мне непременно нужно было сделать, - это опубликовать их. Он сказал, что получил в моих ритуалах подтверждение всему тому, что ранее вычитал в соответствующих документах, находящихся во владении Святого Престола. Он получил подтверждение всему! Даже тому, что стоило не больше марсельских акул или города на дне Женевского озера!

Голос: - Негодяй! Подонок! Мерзавец! Скотина!

     Что же касается кардинала Пароччи, то его больше всего интересовал вопрос масонских «сестер». Мои «ценные откровения», правда, оказались для него не новы.

В разных местах зала смех и ропот.

     Я приехал в Рим неожиданно, не зная о том, что частную аудиенцию у Верховного Понтифика следует назначать заранее, и довольно задолго, однако я был приятно удивлен тем, что мне совершенно не пришлось ждать, и Святой Отец беседовал со мной добрых три четверти часа.

Голос: - Вы негодяй!

     Чтобы победить в этой новой игре, я сначала играл осторожно, особенно в первый вечер, проведенный в беседе с кардиналом – государственным министром. Определенно, он был удовлетворен результатами беседы со мной. Однако, в первую очередь, я стремился внушить ему, что я возвышен душой… ну, может быть, не так, как добрый фрибургский каноник, конечно…

Смех.

     По результатам доклада обо мне кардинала Рамполья я был допущен к Святому Отцу, о встрече с которым я так давно мечтал. С момента своего возвращения под знамена Церкви я успел понять одну великую истину: невозможно стать хорошим писателем, если не умеешь влезть в шкуру своего персонажа, если не поверишь – хотя бы на минуту, - что все это не вымысел, а чистая истина. Когда на сцене разыгрывается отчаяние, слезы ни в коем случае не должны быть фальшивыми; третьеразрядный актер вытирает платком сухие глаза, в то время как корифей театрального искусства плачет взаправду.

     Голос: - Мерзавец! Мерзавец!

     Поэтому утром перед аудиенцией я настолько вошел в образ, что ощутил себя готовым на все и неспособным запутаться, несмотря ни на что.

     Шум на минуту перекрывает голос оратора.

     Когда Святой Отец спросил меня: «Сын мой, чего ты желаешь?» - я ответил: «Святой Отец, умереть у ваших ног прямо сейчас! Это было бы величайшим счастьем для меня!»

Смех.

Голос: - Уважайте Льва XIII! Вы не смеете произносить его имя!

     Лев XIII с улыбкой успокоил меня, сказав, что жизнь моя все еще очень ценна для церкви в ее борьбе. Потом он коснулся вопроса франкмасонства. В его личной библиотеке, сказал он, были все мои новые книги на эту тему. Он прочитал их от корки до корки и также был убежден в сатанинской сути этой секты. Он сказал, что мне очень повезло, что, будучи всего лишь Учеником, я понял, что здесь не обошлось без дьявола. Верховный Понтифик подчеркнул слово «дьявол», и я и сейчас отлично помню его угрожающую интонацию, с которой он повторял: «Дьявол! Дьявол!»

     Уходя, я пребывал в уверенности, что мой план удастся осуществить до конца. Важно было начинать собирать урожай, как только созреют первые плоды. Дерево современного «люциферианства» уже пустило первые побеги. Нужно было заботливо выращивать его еще несколько лет…

     Потом я переписал одну из своих книг, включив в нее «палладистский» ритуал, предположительно переданный мне, а в действительности выдуманный мной от начала до конца.

Голос: - И мы вынуждены слушать все это! Какая мерзость!

     Так родился палладизм, иначе говоря, высшие степени люциферианского масонского посвящения. Новую книгу приняли буквально на ура, особенно учитывая рецензии во всех журналах, принадлежащих отцам Общества Иисуса.

     Настало время мне отойти в сторону, иначе самый удивительный розыгрыш современности вскоре постигло бы плачевное разоблачение. Я начал поиски первого соучастника. Мне нужен был некто много путешествовавший и способный составлять описания таинственных люциферианских треугольников и глубин палладистского учения, тайно управляющего деятельностью всех открытых и тайных лож всего мира.

     В Париже я встретил своего старого приятеля по коллежу, который долгое время служил корабельным врачом. Сначала он вообще был не в курсе моего розыгрыша. Я дал ему прочесть несколько книг, написанных под влиянием моих поразительных откровений. Автором самой выдающейся из них был епископ Порт-Луи (Маврикий) иезуит монсеньор Мерен, приезжавший в Париж проконсультироваться со мной. Вы уже представляете себе, как много он узнал!

Смех.

     Этот милейший монсеньор Мерен, образованный востоковед, в данном случае, уподобился тому польскому археологу, который обнаружил в центре моего подводного города конную статую.